3_sleep_Vlad_Teleskopov

ТРЕТИЙ СОН ВЛАДИМИРА ТЕЛЕСКОПОВА Бывают в жизни огорчения, Вместо хлеба ешь печенье. Я слышал где-то край муха, Что едет Ваня, попельнуха, Придет без всяких выкрутасов Наездник-мастер С. Тарасов. Влаза бы мои На проклятые подробния смотрели, Однако смотрят. Тащусь, позорник, В восьмидесятикопеечную кассу, Вхожу в зал, и почему-то так тихо, Как в пустой церкви, и, что характерно, Все толкаясь смотрят на входящего Володя Телескопова. Я тоже смотрю на него, будто в зеркало, Что характерно. Что характерно, идет Володя в пустоте, Весь белый, как с похмелья. И что характерно, он идет прямо к Андрюше. Андрюша стоит у колонны, Что характерно, он тоже белый, как чайник. Андрюша, есть вариант от ботаники, И будь быстрый. Входишь в полтинник. Андрюша, смурняга, пугливо озирается, И что характерно, шевелит губами. — Чего? — Ты думаешь, Володя, мы на них вставим? Они, кобылы, вставят на нас. Включили звук. Аплодисменты, хохот, заиграл оркестр Сорокшестого отделения милиции. А Андрюша, гордо вскинул голову, бьет копытом. Я тоже бью копытом, похрапываю. Подошли, вздуздали, вывели на круг. Настроение отличное, надо осваивать новую специальность. У меня наездник, симпатичный Терюха. У Андрюши маленький, как сверчок, серенький, что характерно, в очках, видно из духовенства. Гонг. Пошли. Щелкнула резина. Идем, голова в голову, пробелькнула родная конюшня, Где когда-то в жеребящем возрасте читал Христоматию. Вот моя конюшня, вот мой дом родной, Вот кочурья санки с пшенной кашей. От столба к столбу идем, голова в голову. Андрюша весь в мыле, веселый. А трибуны приближаются, все белые, трепещут. Э-э, да там сплошь ангелы, Э-э, хлопают крыльями, свистят. Финиш. Гонг. А мы с Андрюшей жмем дальше. Наездники попадали. А мы чешем, ля-ля-ля. Видим под тюльпаном Серафима Игнатьевна. Сильвии. Пьют чай, кушают кефтель. — Присоединяйтесь, ребятишки! — Очень хочется присоединиться, но невозможно. Бежим по болоту, ноги вязнут. Впереди вспучилась, звоняла. Всплыла огромная химия, раздевает беззубый рот, хлопает рыжими глазами, приглашает вислыми ушами. Оседлал Андрюшу, проскочили. Бежим по рельсам. Позади стук, свист, жаркое дыхание. Физика догоняет. Андрюша оседлает меня. Уходим. Устали аж кровь из носу. Ложимся. Берите нас тепленькими. Сопротивление окончено. Вокруг травка. Кузнецы стригут, пахнет ромашкой. Андрюш поднял шнобель и говорит — посмотри, Володька. Гляжу. Идет по России хороший человек. Шеф-повар с двумя тарелками ухи из частика и с пивом. Третий сон Вадима Афанахевича На нейтральной почве сошлись для решения кардинальных вопросов три рыцаря. Скотопромышленник Сиракузерс из Аргентины, ученый-векарий из кантона Гельвеции и Вадим Афанахевич Дражинин с Арбата. На нейтральной почве росли синие и золотые надежды и чаяния. В середине стоял треугольный стол. На столе бутылка горного дубника, бычки в томате. Вместо скатерти — карта холегалии. — Что касается меня, — говорит Сиракузерс, — то я от своих привычек не отступлюсь. Всегда я наводнял в слаборазвитые страны и сейчас наводню. — Вы опираетесь на хунду, — сеньор Сиракузерс, дрожащим от возмущения голосом, — говорю я. Сиракузерс захрюкал, захихикал, закрутил бычьей шеей в притворном смущении. — Есть грех, — иной раз опираюсь. Аббат, падла такая позорная, тоже скабрезно улыбнулся. — Ну, а вы-то, вы, ученый человек, — обращаюсь я к нему, — что вы готовите моей стране? Знаете ли вы, сколько там вчера родилось детей и как окрестили младенцев? Проклятый Растрига тут же читает по бумажке. Девочки все без исключения наречены азалиями, пять мальчиков — Диего, четверо — Вадимами, в вашу честь. Как видите, Диего вырвался вперед. Задыхаюсь, задыхаюсь от ярости, колокочу от тоски. — Ну, вам-то какое до этого дело? Ведь вам же на это плевать! Он улыбается. — Совершенно верно. Друг мой, вы опоздали. Скоро холегалия проснется от спячки. Она станет эпицентром новой интеллектуальной бури. Рождается на свет новый философский феномен — холегалитет. — В собственном соку или со специями? Словито поинтересовался Сирокузерс. — Со специями, коллега, со специями, — хихикнул викарий. Я встаю. — Шкуры, позорники, да я вас сейчас понесу одной левой. Оба вскочили в руках в финке. — Ко мне, на помощь, Володя, Глеб Иванович, дедушка Мочонкин! Нейтральная почва, покачиваясь, Неслась в океане народных слез. Каждому своя холегалия. — А мне? — Моя! — замечал викарий и рванул финкой по карте. — А мне моя! — вздоревел Сирокузерс и тоже махнул ножом. — А где же моя? — закричал Вадим Афанасьевич. — А ваша? Вон она! Избойте полюбоваться!